- Пятый! - с возмущением, обращённым непонятно к кому, произнёс епископ Никомонт. А затем наклонился и взял ребёнка на руки. Плащ, в который младенец был закутан руками любящей матери, был мокрым и холодным. Но поднятый с церковных ступеней ребёнок усердно взывал к окружающему миру, своим призывным плачем будоража округу. Личико его было бледным, потным и напряжённым, но синева холода ещё не обрела над ним полную власть...А голубые глазки малыша с надеждой нацелились прямо в жёсткое лицо священника. Ребёнок живо двигал ножками и не подавал признаков болезненной сонливости...
- Послушник Огге! Отворяй живее дверь! Младенец требует помощи и нашего участия в своей судьбе. Не на улице же ему лежать, бедолаге, - командным голосом произнёс епископ Нидаросский и через мгновение устремился в открывшийся проём, бросив в сторону Огге последние наставления. - Теперь, не медли - зови городскую стражу, пусть она проверит лес вокруг богомерзкого древа язычников. Что-то подсказывает мне, что очередная находка в виде изуродованного женского тела не замедлит быть...И вот ещё...Зайди потом в ближайший дом и захвати тёплое молоко с мёдом, чистую тряпицу и сухой мох...Торопись, Огге Сванссон.
И послушник тут же пустился исполнять поручения епископа Нидаросского. Уже из тьмы церковного помещения священнослужитель кинул последний взгляд в сторону удаляющегося молодого послушника. Умудрённого жизнью и людьми епископа давно уже настораживал внешний вид и поведение Огге Сванссона. «Почему он носит такую свободную рясу, ведь молодому человеку меньше всего хотелось бы выглядеть мешком с сеном в глазах окружающих?..Что он старается скрыть под ней — телесное уродство или богатырскую стать? Где это деревенский парень научился так бесшумно передвигаться? И руки...Они похожи на руки воина, а не землепашца...Но, может я, хвала Господу, ошибаюсь? Ведь он набожен, исполнителен и старателен в изучении латыни и церковного письма, а та жизнь, которая сделала его таким необычным, возможно, уже далеко позади, и он теперь искренне стремится к богу, стараясь замолить прежние грехи...», - в очередной раз пришло в голову недоверчивого священника. Но он оборвал эти мысли и вернулся к порогу церкви, чтобы проводить в её помещение слепого ирландца, а затем, оставив того у алтаря, поспешил в маленькую комнату за его пределами и, запалив свечи, углубился в осмотр, согревание и утешение младенца. Мальчик же согретый тёплым, подбитым мягким мехом, красным епископским плащом, покряхтев, заснул. От тепла лицо его порозовело, а дыхание стало спокойным и ровным...
В небольшой, но вместительной церкви, Нидаросском храме Христа было сумрачно и прохладно, хотя яркое утреннее солнце и пыталось проникнуть внутрь через деревянные решётки в высоких стрельчатых окнах. Ставни в это время года ещё не закрывали, но света всё равно было недостаточно. Немногочисленные прихожане уже собирались к утренней службе, и они, переговариваясь шёпотом и исполненные благоговейного трепета, заходили внутрь. В сумраке церковного покоя можно было различить несколько групп мужчин простого и зажиточного вида, женщин, одетых в добротные, а в большинстве, скромные платья из простой темной ткани, головы которых были покрыты светлыми платками: всего собралось около дюжины приверженцев новой веры, постоянно посещавших церковные службы, исповедовавшихся и причащавшихся регулярно. Серебряные кресты теперь совершенно открыто, поблёскивали на груди собравшихся. Здесь, в храме Христа, прихожане искали и находили стороннее понимание, не чувствовали себя одинокими, окружёнными закоснелыми и враждебными язычниками, как это могло быть на любой улице их нового города.
И вот появился Огге Сванссон, исполнив все поручения епископа: в одной руке он держал маленькую крынку с молоком, в другой — приличный кусок чистой белой материи, в которую был завёрнут сухой мох, а из-за верёвочного пояса виднелся детский поильник. Услышав шаги послушника, Археподий Ирландец произнёс спокойным голосом:
- Поспеши в задний покой, послушник Огге! Епископ ждёт тебя с нетерпением. Возвращайся и зажги свечи, мне свет не нужен, но прихожанам нашим необходимо видеть алтарь, без образа его молитва не так скоро дойдёт до Господа. Я же начну службу.
Послушник кивнул и исчез в помещении за алтарём. А Ирландец, откашлявшись, приступил к проповеди:
- Дети мои! Сегодня колокол нашего храма не позвал вас на утреннюю встречу с Господом. Пятого ребёнка нашли мы у дверей своих, и, радея о нём, задержались со службой. Невинны младенцы, ибо с рождения души их ещё не коснулись ереси мирской и не обрели греха. Матери же последних, погрязшие во тьме язычества, не богу поручили исцеление болезных детей своих, но к богомерзкому древу понесли, ища помощи и сострадания под кроной его, запятнав себя грязью греха мерзкого идолопоклонничества. Угодна ли Господу смерть страждущих младенцев? Нет! А карает он детей за языческие грехи родителей их, недугом серьёзным, но исчезающим в стенах Христова храма. Да убоится дьявольская хворь лика Господа нашего, Иисуса Христа, слова молитвы нашей, силы святой воды! Частица мощей святого Котрига, хранящаяся в храме нашем, всегда была и будет щитом от козней Лукавого, происков Христовой тени. Радуюсь ли я смерти матерей, богопротивных язычниц, сделавших детей своих сиротами? Нет! Есть суд милосердного бога нашего и мирской суд, божественно освящённый. Но нет праведности суда безумного одиночки, возомнившего себя Христовым палачом. Грех же гордыни, кощунства над верой и самообожествления не легче греха ереси языческой. Так помолимся же теперь, испросим милости божьей к нам и нашим близким, пришествие правды Христовой в наши края, справедливого суда над Антихристом, под личиной Христова ревнителя скрывающегося среди нас и по сей день!
Уже свет свечей наполнил помещение церкви своим сиянием, и епископ Никомонт давно встал справа от алтаря, послушник же Огге Сваннсон взял на руки спящего ребёнка и так стоял долго, а молитва всё продолжалась...В самом дальнем, и от того самом тёмном, углу церкви стоял мужчина в черном воинском плаще, он всё время безмолвствовал и не обращал внимание на окружающих, а взгляд молчуна был прикован к алтарю, пересохшие же губы в исступлении шептали слова молитвы. Левая рука человека застыла на бедре, как будто он придерживал ею рукоять меча - привычное движение опытного воина...И вот свет солнца, неотвратимо стремящегося к зениту и, наконец, просочившегося через оконные решётки, соединяясь со светом, идущим от дверей и усиленный мерцанием свечей, отразился от крупного серебряного креста, висящего на груди молчаливой тени, от льдинок её неживых глаз. И теперь свет коснулся лица...Длинный шрам перечеркнул его от левой брови, через переносицу, до правого угла рта... Один миг и человек, сделав шаг назад, снова скрылся в тени. А через короткое время покинул помещение церкви.
Заключительное слово для завершения службы взял епископ Никомонт :
- Первозданный крест на куполе Нидаросского храма Христа в зимний полдень даёт волю своей тени, максимальной, значимой и реально существующей. Но тень креста — не тень бога. Тень же Христа — сумерки веры и отражение антипода его. Веруй и спасёшься... Неверующим же язычникам отворятся врата Ада. И только страдания, смертельные и неотвратимые, способны очистить заблудшие души... Иногда же лишь кровь может смыть грех закоснелого язычества... А чистые от скверны заблуждений и, тем обновлённые, они, души эти, направятся прямой дорогой в Рай... Этого ребёнка, найденного нами сегодня на пороге храма. Того, что послушник Огге держит сейчас на руках, мы крестим и приобщим к мощам Святого Котрига, а затем отдадим кормилице, что сегодня снабдила его молоком и детскими вещами. Теперь церковь и Христова вера будут заботиться о сироте. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь!
Напряжённо и с большими душевным затратами, требующими недюжинной воли, чтобы оставаться беспристрастным и одновременно убедительным, проповедовал в то лихое время христианский пастырь, разрываясь между надобностью поддержания и наставления на путь истинный, единоверцев и привлечения язычников в лоно церкви. Сложная, а порой, невыполнимая задача... Терпимость должна была сочетаться с настойчивостью, убеждённость - с отречением от благ мирских, противопоставление верований - с умением демонстрировать святость и свою правоту.
Прежде чем породить ряды верных, вера христианская должна была прежде явить себя - утвердиться и пустить корни, стать единственно правой в краю дремучего неверия, веками жившего языческим укладом, сделаться необходимым кирпичиком нарождающейся государственности. Что есть единый народ? Всё просто - один орган управления, единые законы для всех, единое жизненное пространство, единый язык и единый вера. Последнее - немаловажный объединяющий момент... Новая же вера не объединяет, а разделяет любой народ, как топор раскалывает на два лагеря: христиане и язычники, праведники и грешники, друзья и враги. И это тот случай, когда внедрение нового ориентира веры сопряжено с пролитием крови людской, всеобщей озлобленностью и недоверием, когда государство перестает быть государством, а страна становится лёгкой добычей врага, когда разгорается и бесконтрольно катится по этой земле самая настоящая гражданская война, когда соотечественники призывают на помощь лютых недругов своего народа. История всегда и везде способна к повторению...
- Ты не сделаешь этого, монах! - этот крик отчаяния раздался от дверей церкви, а запыхавшийся человек, произнёсший эти слова, уже через несколько мгновений стоял рядом с епископом. - Я его отец! Я - Харальд Сигурдссон по прозвищу Лодочник. А Рольф — мой единственный сын. Отдай мне моего сына, служитель распятого бога. Или... Клянусь Одином, я убью тебя!
Тут он смолк, потому что крепкая рука послушника Огге Сванссона легла ему на плечо и легонько сжала его. Прихожане же поспешили на помощь святому отцу, плотным кольцом окружив Огге и лодочника, а епископ теперь оказался за его пределами.
- Как смел ты, мерзкий язычник, преступить порог Христова дома? Скверной несёт от тебя на всю округу. Будь ты проклят! Кара Господня настигнет тебя даже в Аду. Я бы сам сжёг твою жену, ведьму, поклонявшуюся идолу и чуть собственноручно не убившую своего единственного ребёнка, на священном, все очищающем костре. Сам бы сжёг! - набатным колоколом прозвучал голос Никомонта, епископа Нидаросского, и воцарился под самым сводом церкви, а затем каменной лавиной упал на голову несчастного лодочника.
- Стойте, добрые люди! Вы ведь христиане, а милость, сострадание и доброта Господа - безграничны. Пусть язычник сам уйдёт, а ребёнка мы ему вернём к вечерней молитве, после завершения обряда крещения. Иди с миром, лодочник... Сын твой сейчас находится под зашитой бога, а кризис его болезни миновал. Иди и не доводи паству до греха, - тихий, спокойный, но такой убедительный голос Археподия Ирландца разрядил всеобщее напряжение.
Вскоре присутствующие на службе прихожане покинули церковь и разошлись по своим делам, а утро, вовсю разгулявшееся по улицам Нидароса, призывно направляло его жителей к повседневным заботам. Лодочник же все сидел и сидел на краю церковного крыльца. Глаза его горели неугасимой злобой и ненавистью, а слёзы обиды, унижения и отчаяния не остужали их.
- Что происходит с этой страной — старой, доброй Норвегией! Где вы привычные, веками почитаемые боги? Где вы, Один и Тор? Куда ушло ваше могущество? Или прожитые века повредили ваш слух, а глаза ваши стали безнадёжно слепыми? Что делать и как жить дальше? Неужели распятый бог сильнее моего одноглазого Всеотца? Почему?
, нравится это сообщение.
Все мы – рыцари в призрачных латах. Ежедневно сражаться идём. В бой за мир, сумасбродством объятый. В бой за разум его, опалённый безумия огнём.
В вихре времён рождается слово и оставляет память...ДНЕВНИК ЛИТЕРАТУРНЫХ ЭМОЦИЙ
https://zelluloza.ru/books/2683/#book