Фанфик: «Солнце Воды»
Автор: Akvarella
Фандом: все три части компьютерной игры "Гиблые земли".
Персонажи: Энжел, Марк, Антонио и Тереса Фуэнтес, Милагрос, доктор Торрес.
Аннотация: Энжел, учитель начальных классов, потеряла самое дорогое, став жертвой эксперимента. Мысленно заговоривший с ней неизвестный демон предложил всё исправить. Но условия сделки далеки от моральных норм. Как поступит Энжел? Какая судьба ждёт её?
Это фанфик по компьютерной игре "Гиблые земли".
Посвящается Тине Валентиновой, нашему с Антонио ангелу-хранителю, прочитавшей не только «Солнце воды», но и «Второй шанс». Покойся с миром.
http://hobby-land.info/forum/categories-39Отказ от прав:
персонажи принадлежат их создателям. Автор не извлекает материальной выгоды от их использования. Размещение на других ресурсах с согласия автора и при наличии ссылки на данную публикацию.
Специально для сайта Хобби-Ленд.
Текст перезаливается и постоянно правится.Глава 1. Отмена экскурсии. ЭнжелНачался 1921 год. Волны с рокотом набегали на осколок суши, разбивались вдребезги о пляжи и порты, наполняли воздух Торминтэ запахом Средиземного моря. Городок Торминтэ на испанском острове топорщился горами, словно сгорбились гиганты, облачённые в кучерявые леса и ослепляющие белизной снежные ленты в вышине. У подножия начинались кирпично-черепичные домики, искусственным лесным массивом простирающиеся до площади, над которой возвышался шпиль музея. Приехавшая из Америки Энжел Смит пять лет назад сняла один из этих домиков. Она жила там по сей день и работала учительницей начальных классов.
В воскресенье в десять утра девушка стояла на площади и тёплый весенний ветер пытался растрепать волосы, уложенные волнами. Энжел не сменяла своего старого платья больше похожего на мешок с рукавами, обладая при этом утончённой внешностью. Её чёрные волосы, бледная матовая кожа и алые губы, точно агат, жемчуг и гранат в одной шкатулке. Её статная фигура и большие глаза призывали обернуться прохожих на улице, но от внимания щёки алели, а взгляд упирался в туфли. Трепетное отношение к своей красоте уводило от глубинных переживаний. Подробности об этом будут позже, как и о приезде Энжел в Испанию.
Девушка теребила рукав любимого платья, а взгляд тонул в клубящемся тумане: ученица Милагрос Торрес, которая всегда заходила в класс первой, почему-то решила опоздать на экскурсию. По заданию от руководства школы Энжел собиралась отвезти учеников на экскурсию и передать гиду. Права девушка получила ещё до отъезда из Америки после окончания автошколы. Но произошла заминка с одной девочкой. Мысли носились испуганными зайцами. Каждое дерево и каждый дом в городе напоминали духов и призрачную обитель из-за не проходящего марева. «Почему туман не испаряется на солнце? — кольнула иглой сознание запоздалая мысль. — Весна-то тёплая. Будто туману всё-рано какая температура у воздуха! Да уж, и трёх лет не прошло, как я заметила это... Милагрос никак не видно. Она не может задержаться без серьёзной причины!»
На площади уже появилось много фигур родителей и детей в двубортных пиджаках, брюках и прямого кроя платьях, а обулись все в мужские и женские туфли. Ребята — ученики второго «А» класса — спешили к ждущему их и распахнувшему двери школьному автобусу, который находился рядом с Энжел на краю площади. Второклассники исчезли из поля зрения учительницы в чреве автобуса, расселись и стали в нетерпении дёргать спинки стульев. Ведь им обещали рассказать о работе шахтёров и показать, а в конце экскурсии покатать на вагонетке. Учительницу радовало образование в Торминтэ, которое постоянно предлагало младшему поколению познавательные экскурсии. Ей уже доводилось отвезти детей в музей, где им запомнились каменные изваяния: пернатый змей и календарь ацтеков. Ведь раньше, перед захватом острова испанцами, Торминтэ назывался Теночтитланом и был населён ацтеками.
Прим. от. авт: Теночтитлан — реальный город ацтеков, существовавший на месте современного Мехико.
А Милагрос всё не было. «Ну где же ты, малышка, где?» — Энжел нервно потёрла шею.
А ребята с тоскливым ожиданием смотрели через ясные окна автобуса на уходящих родителей, которые пройдя несколько метров, словно попали в мир призраков. Дети и взрослые могли удивиться сухости воздуха при густом тумане, ведь стёкла не мутнели, а в городе дышалось, как всегда. Однако сейчас у первых и вторых были другие заботы.
Туман сделал Энжел слепой, но не глухой. Ветер шуршал кроной растущего вокруг площади невидимого миндаля. Откуда-то издали доносился заливистый лай собаки. Откуда-то поблизости доносились запахи жареной рыбы и чурроса. Энжел вздрагивала от лая и мысленно облизывалась от запахов, хотя перед выходом вполне плотно позавтракала омлетом с сыром. Голод был ни при чём это её нервы натянулись струной. Ещё и взгляд сталкивался с доской для объявлений. Чёрно-белыми фото пропавших без вести людей доска разбавляла молочную пелену Торминтэ. Они ушли из дома, да хоть куда: в те же шахты добывать уголь, рыбачить в море или в таверну «Три быка». Ушли и не вернулись. Ни одна живая душа больше не видела их. Поговаривали, что начались бедствия с приходом тумана.
Пропавшие без вести люди вовсе не заезжали в какую-нибудь глушь, горожане могли даже увидеть их в последний раз, добравшимися до пункта назначения. Потом испуганные и растерянные знакомые спешили в полицейский участок писать заявление. Покинув участок, они с надеждой смотрели на новое фото, которым пополнилась доска для объявлений. Но фото долгие дни и месяцы бесполезно занимало на ней место. Остальных же, чьих близких и друзей пока не унесло не зримое торнадо, доска развлекала, открывая простор для фантазий. И мурашками по спинам шли страшные байки у посетителей таверны «Три быка», и коконом иллюзорной безопасности обволакивали. Как будто если о проблеме не думать она станет паром и сольётся в вальсе с туманом. Не соберётся в грозовые тучи. Люди, как жители Торминтэ, начинали действовать только тогда, когда грянет гром и спасаться будет поздно. К ним относилась и Энжел. Она внушила себе, что стала хозяйкой судьбы, что пожара в душе не будет, а конечности не покроются инеем. Но сейчас тревога не проходила, как девушка ни старалась избавиться от неё.
Уже последний ученик скрылся за дверями автобуса.
А Милагрос всё не было.
«Что делать? — Энжел сдерживала слёзы. — Ехать в полицию? Или сначала к Торресу? Наверное, сначала поеду к Торресу. Какая теперь экскурсия, коли беда случилась? Ну, скорее всего». Девушка повернулась к дверям автобуса и, поставив между ними ногу, приложила ладони к прохладному металлу. Она оглянулась с последней надеждой. Маленькая фигура в расклешённом платье бежала в её строну со стороны госпиталя. Чем ближе становилась бегунья, тем больше деталей становилось видно: пухлые щёки, уложенные назад волосы, чулки и туфли с ремешками. «Ура, Милагрос в порядке! — с улыбкой опознала девочку Энжел. — Слава богу, что малышка не пропала».
Энжел вернула ногу на мостовую и рванулась было навстречу ученице, но сдержала этот порыв. «Ну нет, — одёрнула себя девушка. — Учитель должен обучить детей не только математике. Сдержанность и собранность наше всё». Она почти успокоилась и переминалась с ноги на ногу в ожидании, когда Милагрос за минуту пересечёт улицу. Но смутная тревога подпитывалась остановками и оглядыванием назад ученицы, как будто она опасалась преследования. Учительница привычно потёрла шею. Ученики показались в дверях автобуса и столпились за спиной учительницы. Запыхавшаяся малышка остановилась рядом с ними минуту спустя и молчала.
— Что стряслось? — быстро поинтересовалась учительница.
Ученица медлила с ответом, а остальные дети медлить не могли:
— Как так Милагрос опоздала?
— Милагрос, ты простыла?
— А может, Милагрос сбежала от маньяка?
Последнее предположение неприятно хлестнуло по нервам Энжел. Ещё и мысли запрыгали по кочкам от поднявшегося шума и она хлопнула в ладоши.
— Тихо, пожалуйста! — Энжел ребята слушались, затихли и теперь. — Так что происходит, Милагрос? И вообще, почему ты одна бегаешь по площади? Где твой родитель?
Девочка притянула на себя все взгляды, но будто никого не видела, кроме учительницы; со страхом смотрела ученица на неё в упор. «Да что происходит!» — в сердцах воскликнула Энжел мысленно. Стараясь согреть заледеневшие руки, она энергично потёрла их друг о друга. И одновременно боролась с возрождением паники. Не отрывая от неё взгляда, Милагрос протянула дрожащую руку в сторону госпиталя.
— Там… — девочка роняла сбивчивые слова. — Недалеко отсюда… туда буквально пара минут езды… настало время вам увидеть их, сеньорита Смит! Поехали, пожалуйста!
— Стоп. Попробуй старайся рассказать без тумана и чуть более связно, пожалуйста.
Малышка вздохнула и опустила руку. От страха во взгляде остался только остывающий след, его заменила печальная сосредоточенность и осознание, что она ребёнок, слова которого могут подвергнуться сомнению. Это подействовало на Энжел успокаивающе, как чай из мелиссы с мёдом. «Коли ребёнок уже не боится, то и я не должна паниковать».
— Вам нужно увидеть моих друзей, сеньорита Смит. Сейчас они недалеко от площади. Прямо рядом с моим домиком на дереве. Но могут уйти! Безумно важно застать их!
«Даже перед экскурсией?» Девушка не стала выражать сомнение вслух, ведь Милагрос была умна, сама всё понимала.
— Хорошо. Но ты мне не ответила, где твой… — пренебрежительное «папаша», слово, неподобающее для учительницы, едва ли не сорвалось с языка, выдав неприязнь к Торресу-старшему. Его надменность вызывала у Энжел отторжение и непонимание — как в таких условиях растёт замечательный ребёнок.
— Так почему ты одна, Милагрос?
— Я не успела вернуться к папе. Я боюсь, что моих друзей что-нибудь испугает, они спрячутся где-то и мы их долго не увидим. А завтра мы с папой уезжаем в наш новый дом. Если же я попрошу папу отложить отъезд, то он может не понять меня. Как и вы, сеньорита Смит.
«Они уезжают», — отметила про себя Энжел.
Неделю назад особняк Торресов вспыхнул, как дерево от молнии и остались только обгоревшие стены. Доктор едва ли вырвал из крепких объятий пламени свою девочку о чём они сразу рассказали учительнице. Потом все газеты написали о пожаре, добавив упоминание о новом мутном обстоятельстве. В почтовом ящике отца Милагрос была найдена записка с угрозой. Это и было причиной отъезда.
— Честно говоря, я и правда тебя не очень понимаю, Милагрос. Почему твои друзья надолго спрячутся? Ты так говоришь, будто они не из цивилизованного мира.
— Что ж, пока считайте так, сеньорита Смит.
Малышка выглядела такой серьёзной, что Энжел показалось: она совсем по-взрослому устала либо от самой жизни, либо от необходимости что-то недоговаривать. Это поразило учительницу. Девочке-то было всего восемь лет от роду. «Загадочная детская душа», — подумала девушка.
— Так мы будем ехать иль нет?
Энжел колебалась и задумалась. Мир будто скрыла полупрозрачная ткань и Энжел никого не замечала вокруг себя. Зато прохожие замечали её. Они умудрились урвать ошмётки странного разговора девушки и девочки. «Итак, я дождалась всех детей, — размышляла Энжел. — Милагрос опоздала, но всё-таки пришла и стала говорить чудные вещи. Опоздание — не про неё, да ещё и поначалу была испуганной. И эта серьёзность... впрочем, девочка сама по себе серьёзна, но всё же не настолько. Значит, стоит прислушаться к Милагрос, хотя вся эта ситуация и выглядит странной. Но дорога к её друзьям может быть опасной. Что-то же испугало её. Впрочем, возле госпиталя есть сторожка, а там — ружьё… неужто кто-то осмелится напасть на нас? Да и в госпитале услышать могут… глупо нападать там».
— Так мы будем ехать иль нет? — повторила Милагрос с неожиданной напористостью, будучи всегда кротким и тихим ребёнком.
Учительница перестала смотреть как бы сквозь людей и взглянула на малышку.
— А не скажешь ли ты мне где обычно встречаешься со своими друзьями? Чтобы я потом сама туда наведалась.
Милагрос упрямо покачала головой.
— Вы не пойдёте туда, сеньорита Смит. Ибо не верите мне, не верите, что это важно, — она плотно сжала губы, словно не собиралась больше говорить.
— Я верю!
Учительница не хотела расстроить любимую ученицу. И стремилась быстрее избавиться от тяжести предчувствия беды. И Энжел ответила кричащей об опасности интуиции — нет. Энжел не верила до конца в опасность, не хотела верить. Она приняла решение. Она обвела взглядом притихших учеников.
— Ну… смотрите, на экскурсию мы уже опоздали минут на пять. А друзья Милагрос недалеко от площади, как я поняла, да?
Девочка энергично закивала. Девушка озвучила свой вердикт:
— Хорошо. Едем к твоим друзьям.
***
Тогда был 1919 год. Свечи на стенах зонировали мрак на освещённые неровным оранжевым светом участки. Рокотом волн Средиземного моря шумели разговоры, смех, стук каблуков и звон посуды. В блюдах, которые поставили на стол, из-под жёлтого от куркумы риса выглядывали мидии в ракушках.
Энжел с наслаждением вдохнула запах паэльи и приступила к еде вместе с компанией, сидящей вокруг стола. В светлых одеждах, жемчугах и галстуках они выглядели богаче учительницы. Но не смотря на это учительница и вся компания вели себя не принуждённо.
— Расскажи, как ты сюда приехала, Энжел. Ну и вообще, как жила и живёшь.
— Начну с 1916 года. На пляже, где я обычно загорала у нас в Нью-Йорке, частично виден бруклинский мост. Ну и поток людей — местных и туристов — там велик. Лежу себе на песочке, на солнце, слушаю шум волн и гвалт отдыхающих, и вдруг вижу — что-то блестит, — она прервалась для еды и продолжила: — Что-то блестит в нескольких шагах от меня. Подхожу, зачерпываю пальцами песок, а на ладони — золотая цепочка! Ну, по крайней мере, она выглядела золотой. Не представляете себе, сколько радости было, я чуть не пустилась в пляс прямо на глазах у всех. Вы же знаете, я всегда на мели. Я тут же собрала все свои пляжные вещи и довольная понесла свою находку в ломбард. Ещё более довольная я вернулась домой, ибо цепочка и правда оказалась золотой, а кошелёк приятно отяжелел.
— Ух ты, как повезло! — воскликнул дружный хор голосов.
— И куда ты потратила неожиданный улов? Не на очередной антиквариат, надеюсь?
— Нет, — усмехнулась девушка и опустила взгляд на принесённый десерт. Тосино де сиело стоял в тарелке ярко-жёлтой башенкой. Она рассыпалась во рту приятной сладостью.
Все новые товарищи уже знали страсть Энжел к вещам с историей. Пусть в холодильнике будет пусто, пусть будет старое платье, она не откажет себе в удовольствии поставить в гостиную стул начала семнадцатого века. Дыхание вечности антиквариата рождало чувство особенности, девушке его всю жизнь не хватало. И мешковатое платье на ней было подобно антиквариату — помнило подростковые слёзы и смущение.
— Нет, мой неожиданный улов пошёл на учёбу. У нас в Нью-Йорке открылась автошкола, первое учебное заведение такого типа на тот момент. И среди молодых девушек началась мода на новую профессию водителя. Я пошла туда за компанию. После успешного обучения в этой автошколе мне захотелось сменить обстановку.
— А почему?
Взгляд Энжел стал задумчиво-печальным.
«И правда — почему?». Она прислушалась к своим чувствам. В душе до сих пор копошилось нечто, пусть запрятанное в самой глубокой подводной пещере, но ещё рабочее. И нужное. Пещеру отчего-то не хотелось опустошить.
Внезапно закончив все свои дела в Америке, девушка выставила на продажу дом. Это было сделано впопыхах, будто Энжел спасалась бегством. Её лицо напряглось.
«От кого я убегала? От болезненных воспоминаний? От своих прегрешений? Или в надежде найти себя на неизведанных мной землях? Нет, я не хочу об этом думать».
Но она давно научилась ставить щит между собой и тем, что волновало душу. Справилась и сейчас; напряжение схлынуло волнами. Любопытная приятельница проронила извиняющимся тоном:
— Не хочешь — не отвечай. Я тебя не заставляю.
— Да нет, всё нормально. Знаешь, когда слишком много всего накапливается, иногда возникает желание сбросить этот груз. Вот я и начала искать новое место жительства. И сразу обратилась за советом к своей подруге-переводчице.
Повисло короткое молчание. «Ну в самом деле, не рассказывать же ей личное: об отношениях с матерью и о мести обидчикам, — Энжел вдохнула, не зная, что ей ещё придётся взбаламутить дно той подводной пещеры.
— Так вот. Моя подруга-переводчица часто ездила по миру и видела много уютных мест. Вот эта подруга и порекомендовала мне Торминтэ. Она сказала мне, что в городе невероятная сказочная атмосфера, море и горы, приветливые жители, — Энжел нежно улыбнулась и приятельница отразила её улыбку, подобно прозрачной воде. — Да, всё так и оказалось. Я рада, что познакомилась с тобой и всеми вами.
— Мы тоже рады знакомству с тобой, — отозвался дружный хор голосов.
Приятное общение услаждало душу учительницы, но не затрагивало её глубин.
— Пожалуй, продолжу. Разумеется, к некоторым вещам мне пришлось привыкнуть. И я привыкла. Было немного непривычно, что здесь никто не знает английского. А ещё я дома ношу свитер и колготки под юбкой. Ибо здесь почти нигде нет центрального отопления.
— Увы, есть такое дело, — товарищи сочувственно вздохнули. — Только в госпитале топится.
— Кстати, могу рассказать о нём, — добавила приятельница. — Точнее не совсем о госпитале, а о докторе Торресе.
— Да ничего, — Энжел снова улыбнулась. — И да, давай поговорим о госпитале после моего рассказа, почему нет. Дальше. Я освоилась в Торминтэ и стала искать постоянную работу. Не хотелось подрабатывать, где придётся, как раньше. Мне повезло. Нужен был учитель в школу, а я имею необходимый диплом. Вот и сходила на собеседование в пятницу и к моей радости всё прошло, как по маслу. В итоге сказали: в понедельник ваш первый рабочий день.
— Отлично!
— Но ты же знаешь мою любовь к беготне по барахолкам, да бабушкиным квартирам в поисках интересных вещиц. Так вот, от подработок отказаться не удалось. Потому я время от времени подменяю водителя школьного автобуса. Ну, я же получила права ещё до приезда сюда. Вечерами вот провожу время с вами: ужинаем в таверне или гуляем по городу. Как-то так.
— Здорово, что тебе всё нравится, — улыбнулась приятельница и тут же стала серьёзной. — На счёт госпиталя. В нём есть несколько отделений, в том числе и психиатрическое. Вот за это отделение отвечает доктор Торрес.
Девушка вдруг переглянулась со своими друзьями и, подсев поближе к Энжел, шепнула ей на ухо:
— Он свою беременную жену Каталину, возможно, убил.
Учительница вскрикнула, прикрыла рот ладонью, а её лицо стало бледнее, чем обычно. Знакомая продолжила:
— Он во время родов подсунул ей какое-то экспериментальное лекарство и... всё. А официально это признали несчастным случаем. Мол, Каталина сама приняла не ту таблетку по невнимательности.
— Послушай, — бледность Энжел прошла, но голос звучал тихо и дрожал. — Это какие-то сплетни. Может, и правда был несчастный случай? Почему ты не веришь в официальную версию?
Девушка нахмурилась и продолжили разговор тоном обычной громкости.
— А почему у Торреса и Фуэнтеса, брата Каталины, после этого… гм… «несчастного случая» отношения стали уж больно странными?
Девушка говорила про Антонио Фуэнтеса, известного учёного-натуралиста.
— То есть — странными?
— Ну смотри. До того, как Каталина умерла, эти двое были друзьями не разлей вода. А потом их перестали видеть вместе. Сейчас всё стало вообще загадаш-шно, — прошипела она, нагнетая атмосферу. — Дочка-то Каталины выжила, её назвали Милагрос. Она подросла и стала ходить в гости в особняк Фуэнтеса. Играть с его сыном. Так вот. Милагрос Торрес входит в особняк, а папаша её, ну, Торрес-старший, всегда торчит снаружи, как пень. Потом девочка выходит и они вдвоём покидают участок особняка. Ну. Выглядит как минимум непонятно, не находишь?
— Угу. Но давай всё же не будем говорить об убийстве. У нас же нет доказательств? Ещё за клевету засудят.
— Да ладно, вокруг все свои, — девушка сделала жест рукой в сторону своих друзей. — Но, как знаешь.
Энжел расслабилась и крикнула официанту, собираясь рассчитаться. Потом товарищи попрощались:
— Спасибо за приятное общение! До свидания!
— И тебе спасибо. До скорого!
Жизнь Энжел Смит после того вечера продолжила идти чередом: дом, школа, вещевой рынок, товарищи, которых она никогда про себя не называла друзьями. Она общалась только во избежание вопросов об одиночестве, хотя девушке пришлось признать, что иногда жизнь в обществе становилась красочной. Всё шло предсказуемо, но ровно до того рокового дня, когда Энжел решила отменить экскурсию в шахты. Её жизнь стала, как здание во время землетрясения и сохранятся ли хотя бы стены — неизвестно. Пассивность жителей Торминтэ сыграла роль в судьбе города.
Весна 1921 года. Под толстым слоем земли располагался высокий и широкий тоннель, равномерно освещённый неверным светом факелов. Тоннель ветвился и образовывал арки, заканчивался завалами камней, пещерами, дверями. За деревянной дверью с решёткой на уровне глаз взрослого человека таилась лаборатория, где творились такие дела, о которых можно было знать единицам.
В воскресенье в десять утра учёный-натуралист Антонио Фуэнтес сидел за письменным столом, повернув голову. Если убрать следы бессонных ночей, то он был привлекательный, пусть и без лоска: статная фигура, приятные черты лица. Взгляд глубоко посаженных глаз с красными сосудами выдавал нездоровый азарт мужчины. Как тот, что разгорается за игрой в рулетку и бешеным пламенем сметает напрочь принципы, волю, мозги. Только роль рулетки исполняли для Антонио эксперименты над людьми. Если присмотреться, то чуть глубже азарта — печаль и сожаление. А в самой глубине — боль. Смотрел он с такой смесью чувств на одно из деревьев в облаке тумана. Эти деревья были совсем как на поверхности, но под колпаком — стеклянным и закруглённым. Колпаки заполнили одну из ниш в стене.
С растениями находить общий язык у мужчины получалось лучше, чем с людьми: понятно каким цветам какой интенсивности нужен свет, температуры и влажности воздух. А люди слишком разные, к каждому необходимо подобрать индивидуальный подход. У Антонио было плохо со всем, что нельзя записать точной формулой. Нелюдимый, погружённый в себя учёный если и разговаривал с окружающими, то на скучные для большинства научные темы. Он замечал зевки окружающих, быстро сворачивал беседу, извинялся и удалялся в лабораторию. После чего Антонио целый вечер никому не показывался. И что в это время происходило у него в голове никто не мог представить.
В лаборатории, весь в грунтово-чёрном и снежно-белом халате, он создавал уникальные удобрения, смешивая и взбалтывая разноцветные жидкости в банках. Потом вливал вещество в колбу на массивном основании оборудования, где оно журчало, по встроенному шлангу перетекало в гигантскую стеклянную каплю, обрабатывалось там и возвращалось для дальнейших исследований. К созданию каплеобразного чуду техники, сияющего изнутри холодным аметистовым — благотворно влияющим на растения светом — приложил руку Антонио.
Раньше учёный трудился в другом месте. Но теперь вся его жизнь проходила здесь, за письменным столом, в стенах из железных блоков. Новая секретная лаборатория была специально создана для исследования воздействия паров на человеческий организм, которые выделяли редкие деревья. От созерцания одного из этих деревьев Антонио с трудом оторвался и посмотрел на дверь. Теперь этим путём было не выйти. Теперь можно было хоть навсегда остаться в лаборатории, но эта мысль не развеселила учёного.
Пришли отчаяние, безысходность, бесконечная горечь. Но чтобы мужчина не чувствовал, фоном всегда была боль. Дверь расплылась в солёной воде, выступившей на глаза, он закрыл лицо руками и затряслись плечи. Это постоянно творилось с ним последние три года. И даже немного дольше. Вот он летал на крыльях эйфории, а вот чувство полёта пропало, и раздался всплеск чёрных вод депрессии — такие бывают у Средиземного моря в безлунную ночь.
Прим. от авт.:Речь о биполярном расстройстве, психическом заболевании с нетипичной сменой настроения.
Обычно Антонио старался контролировать приступы плача, но с произошедшими событиями это сделать было практически невозможно. Он всё же остановил рыдания усилием воли, растёр по лицу влагу и положил руки на подлокотники стула. «Как я докатился до того, что стал бояться свою маленькую и кроткую племянницу?» — от этой мысли учёного захлестнула волна воспоминаний.
«Ну конечно — тот проклятый день 1913 года запечатлелся в памяти и всегда приходит первым воспоминанием, — нахмурился Антонио. — Впрочем, я не могу его проклинать всерьёз, ибо тогда на свет появилась Милагрос».
Смерть беременной сестры, не доехавшей до родильного отделения по вине Торреса, череда неудач на работе и в семье, пронеслись, осев полынью на губах. И только Милагрос была лучиком света. Вспомнив свою жизнь, мужчина попытался разобраться и найти выход из затянувшего его кошмара. Наверное, главной ошибкой Антонио было молчание. Он ни с кем не делился болью от потери сестры, никуда не выплёскивал гнев на Торреса, который до смерти сестры был другом, и... не мог избавиться от гнетущего одиночества. Подавленный гнев и одиночество преследовали его со дня появления на свет Милагрос постоянно — одиночество в толпе. У Антонио есть жена, сын и племянница, но понимающего человека больше нет, сестры нет. Она была единственной, кто ради общения с Антонио читал научные журналы по своей воле, а с семьёй общих тем для разговора не нашлось. Проговаривание своего горя казалось мужчине жалобами и оставалось молчать. К тому Тереса поверила Торресу, который утверждал, что спасал сестру Антонио экспериментальным лекарством, а не убивал. Из-за этого супруги начали жить каждый своей жизнью, хотя продолжали быть вместе. И ситуация отяжелялась замкнутым характером Антонио, просто не позволяющим выбраться из ракушки в поисках тихой гавани, тогда были нужны новые друзья, как воздух. Или просто доброе слово. Но не сложилось. «Торрес... Ну конечно, что он ещё скажет, — учёный сжал кулаки, но усилием воли отвлёкся от этой темы. — Не затем я вспоминаю. Так... да, смерть Лины надломила меня.
Когда-то он верил в сказки, но после личной трагедии полезли некрасивые и тёмные желания. Жажда славы и признания — словно появилась уродливая пряжка на поясе, от которой не избавиться, только спрятать под одеждой. Спрятать за мыслями: «я не сделал ничего полезного для науки». И верить в это.
В 1918 году Антонио совсем отчаялся, поняв, что из-за работы в оранжерее и длительных экспедиций упустил время, чтобы стать близким человеком для сына. Им всё время что-то мешало пообщаться, Эрнесто предпочитал ему то маму, то дедушку и держался, как чужой. А у Антонио закончились моральные силы терпеливо чинить отношения и плавать в чёрных водах депрессии. Ему нужен был берег. Срочно! И тут, как специально, экспедиция. На последней неделе лета 1918 года, под шум ливня, в макинтоше, в шляпе с полями, в сапогах учёный извлёк письмо из своего почтового ящика. Начальник экспедиции пригласил его в путешествие. Цель — исследовать джунгли и окрестности Дурбана, прибрежного африканского города. «Вот он — мой шанс выбраться из неудач», — вяло обрадовался учёный. Но то было начало конца — как ему, так и многим вокруг о чём Антонио тогда не догадывался.
Память продолжала возвращать в прошлое.
Два месяца пролетели мимо корабля золотистыми и багряными листьями. Наступила середина октября. Светлое дерево каюты на пять шагов сменилось светлыми песками и шуршанием пальмовых листьев Дурбана. Прибережный африканский город встретил жителями, чернокожими, словно фигурки из тёмного шоколада. Встретил плавными линиями архитектуры в восточном стиле.
Потом был поход в джунгли, что оплели зелёным кружевом невиданных растений, пропускающего золото солнечных лучей. Или сапфир прохладной ночи. Семь суток прошло среди лиан, пения экзотических птиц и с ночлегом в палатках. Семь суток разделяло Антонио с судьбоносной встречей. На выходе из джунглей росло невиданное им раньше дерево. Редкое. Поначалу растение испугало учёного. Во что сейчас не верилось. На открытом солнце росла фигура вдвое ниже взрослого человека в тёмной каре, растопырив ветви. Они напоминали извивающихся змей. Зловещий вид растения усиливали кости, усеявшие выжженную землю вокруг него. Среди костей угадывались и человеческие черепа. Тихо. Антонио слышал только собственное дыхание и шелест листьев, которые обволакивал молочно-белый газ, размазанный в пространстве слабым ветром.
Поступление газа почти прекратилось. Почти. Повлияло ли дерево на психику каким-то образом? Кто знает... в любом случае, он сам выбирал.
Неподалёку от растения виднелись круглые хижины. Но ни один звук человеческой деятельности не доносился из деревни. Тишина уже стала невыносимо давить на барабанные перепонки, превратившись в кладбищенское молчание. Наверное, такое определение пришло из-за костей на земле. Превозмогая тревогу, Антонио походил по заброшенной деревне. Она действительно оказалась необитаемой. Тоскливый взгляд глаз-окон. Беспомощные перед сорняками огороды. Одиночество нагруженной повозки. «Уж не связана ли необитаемость этого места с тем жутковатым деревом, которое я нашёл? — подумал Антонио. — Тогда мне очень жаль его жертв...»
До мужчины донеслись не самые вкусные запахи, что усилило тревогу. В округе всё мертво — ни людей, ни зверей, ни птиц. Только вдали неподвижным ковром расстелились брусса и джунгли.
Прим. от авт.: Брусса — африканские кустарники.
Под подошвой что-то хрустнуло. В первую секунду Антонио замер не в силах взглянуть под ноги. «Только не человеческая кость», — пронеслась в голове мысль, прежде чем впечатления от дерева и деревни переросли в панику. Он заметался между хижинами, ища выход. Поняв, что таким способом не покинет деревню, мужчина усилием воли заставил себя остановиться. Антонио запыхался и ощутил, что сердце собирается выпрыгнуть из груди. «За мной никто не гонится, — успокоил себя мужчина. — А в панике я только заблужусь здесь. Мне нужен ориентир. Где там была повозка?»
Повозка на счастье нашлась быстро. Дыхание и сердцебиение восстановилось, рассудок окончательно прояснился. «Я не скажу о своей находке начальнику экспедиции, — рассуждал он. — Связываться с ядовитым растением опасно. А оно явно ядовитое. Разве что обезвредить бы его. Надо разобраться в этом вопросе».
«Когда и почему я изменил отношение к этому дереву?» — нахмурился Антонио в лаборатории. Он не мог сказать точно почему, как и полностью осознать своё состояние. Просто понял однажды, что дерево проросло корнями в его мыслях.
***
Они нашли такси. Путь учёных после джунглей лежал через город и заканчивался обочиной. На скромном месте их ждал богатый постоялый двор. Здание из светлого камня, нарядившееся в лепнину и витражи принимало постояльцев. Из подъехавшего такси вышли люди в дорогих одеждах и чемоданами, что дало понять — учёные по адресу. Сюда заселяются богатые.
Последовав за прибывшими, похожими на африканцев и индийцев, мужчины очутились внутри здания. Они остановились и повертели головами. Представляющая собой кусок тёмного дерева стойка расположилась среди стен со сливовой плиткой. Ведущая наверх лестница превратилась в балкон. Наверху и внизу имелись двери. Между тем приехавшие подошли к стойке, где получились ключи от номеров. Учёные пристроились за фигурами в непривычном для европейца одеянии: рубахах со стоячим воротником, шароварах, сари, мокасинах и золоте. Им тоже выдали ключи и забрали чемоданы, подсказав, где находятся бани. Мужчины незамедлительно отправились туда, сейчас желая только смыть с себя пот и усталость. Попытаться узнать хоть что-нибудь о дереве, найденном Антонио — а им уже было известно о нём — наметили после хорошего отдыха.
«Я не хотел никому говорить о своей находке, — хмыкнул Антонио в лаборатории. — Но о ней знала уже вся наша исследовательская группа. Ну как из рога изобилия посыпались слова из меня».
***
Разжаренный на солнце учёный помылся и вздремнул, остынув в прохладных простынях. Проснувшись, он потянул за ручки гардероба с резьбой и вставками, покрытыми золотом. Мужчина переоделся в уличную одежду и взял ветеринарное ружьё, стреляющее шприцами со снотворным. На всякий случай. Расставшись с исследовательской группой, выполняющей другие задачи, Антонио отправился в город за информацией.
Ближе к вечеру солнце стало мягче и воздух свободнее гулял по дыхательным путям. Мужчина поговорил с чернокожими жителями Дурбана одетых по-европейски, но те лишь развели руками, услышав описание дерева. Антонио постигло лёгкое разочарование. Сдаваться он не собирался и устремился к библиотеке. Его там интересовал справочник адресов местных деревень. «Городские не в курсе, но может, африканские племена расскажут что-то интересное?»
Монумент знаниям расположился между кирпичными многоэтажными домами. Учёный прошёл через белую арку и, открыв дверь библиотеки, исчез из вида. Вышел Антонио с удовлетворённой улыбкой. В справочнике он выбрал жилую деревню зулусов, раскинувшуюся недалеко от джунглей. В ближайшей лавке он накупил подарков и с пакетами снова пошёл искать такси.
***
За окном такси сменили друг друга африканские пейзажи — кирпичные многоэтажки расступились перед зелёными холмами. Небо расцвело маками и фиалками — алым и пурпурным. Пальмы, раскрывшись чёрными веерами на фоне заката, догоняли чёрные гибкие шеи жирафов. У Антонио, выглядывающего в окно, захватило дух от этих видов. Жизнь казалась прекрасной о чём мужчина не стеснялся сообщать окружающим и такое обстоятельство удивило бы тех, кто его знал раньше. Ведь его настроение обычно склонялось к минору, а не к мажору. На долгое созерцание он не был способен в эйфории и, оторвав взгляд от пейзажа, начал нетерпеливо ёрзать ногами. Антонио хотелось как можно скорее достигнуть цели. Между тем в его голове стаями птиц кружили мысли и не желали улетать, а к ним всё добавлялись новые, отчего переполнился мозг. Уже казалось, что из носа и ушей полезут перья. Растерявшись, учёный ухватился за самую яркую мысль — найденное дерево. Хотя тогда ещё даже название растения не было известно. И мысль о дереве полностью завладела Антонио, слегка оттеснив другие. В эйфории контроль над собой ускользал куда-то, а самому Антонио в таких эпизодах казалось, что он в полном порядке.
Наконец к радости мужчины за окном авто появился оранжевый язык пламени и начал стремительно приближаться. Костёр бросал блики на круглые стены хижин, крытые соломой и полумраком, между которыми стояли фигуры зулусов в европейском одеянии. При их виде у Антонио вырвался радостный вопль, сопровождённый хлопком в ладоши. После того, как мотор затих, учёный открыл дверь и вышел из такси. Его сразу встретил один из зулусов, молодой парень, отделившийся от своих соплеменников у костра. Антонио часто бывал в Африке по работе и изучал диалекты, поэтому не составило труда перекинуться парой слов с местным жителем. Договорились о том, что парень проведёт учёного к вождю. Кивнув, мужчина обошёл авто, открыл багаж и извлёк пакеты с подарками — не с пустыми же руками идти в гости. Затем он последовал за чернокожей фигурой к хижине главного в племени зулуса.
Проём в хижине, служащий входом, привёл в тесноватое помещение, до потолка которого было метров пять. Первым бросился в глаза белый камень печи. По обеим сторонам от неё возвышались коробки с разными, нужными для хозяйства вещами — банки с крупой, посуда, необходимое для уборки, средства гигиены, какие-то инструменты. В другой стороне хижины обнаружилось несколько узких кроватей и кованных сундуков между ними, выполняющих функцию шкафа — из-под крышек вытекали кусочки ткани. На крышках стояли разные мелочи. Сам хозяин, мужчина лет сорока с тёмными кругами под глазами, сидел за столом из дерева. Тоже тёмного. Вся мебель в жилище была грубой и из одного материала. Сопровождающий Антонио проронил:
— Вы имеете честь говорить с вождём.
Потом парень ушёл. Антонио попросил у вождя разрешения погостить в деревне и он кивнул.
— Отныне вы — наш гость.
— Спасибо-спасибо! — хлопнул в ладоши Антонио. — Можно ли задать несколько вопросов?
— Я слушаю вас.
Учёный начал рассказ о дереве и главный зулус в племени кивал, слушая его. Не перебивал. Замолчав, Антонио заметил, что в глазах вождя стынет печаль.
— Дерево со змеиными ветвями, — с напряжением в голосе проговорил вождь. Он смотрел на гостя, но словно вместо него видел что-то своё. Потом вождь как будто пришёл в себя, поджал губы, но продолжил говорить спокойно.
— Мы называем это дерево «Умгдлеби». Это ядовитое и проклятое растение.
Прим. от авт.: Дерево «Умгдлеби», возможно, существует реально. О нём есть упоминание в журнале «Nature» в номере за 2 ноября 1882 года. Растение окружает себя облаком ядовитого газа — парами угольной кислоты. При отравлении этими испарениями у человека начинается головная боль и нарушение сознания.
— Проклятое?
— Именно. Дослушайте меня и поймёте. С марта по октябрь дерево цветёт и выделяет ядовитый газ. Вы, наверное, видели пустую деревню неподалёку от этого растения?
Антонио кивнул. Он не обратил внимания на тот факт, что был октябрь, дерево отцвело, но активность в виде туманоподобного газа не успела завершиться окончательно.
— Жители той деревни надышались газом от дерева и погибли, — вздохнул вождь.
— Мне жаль, — из-за эйфории учёный всё воспринимал поверхностно и сочувствие пробежало ужом по песку, не оставившему следов.
— Мне тоже. Но им, можно сказать, повезло, ведь могли остаться проклятыми, а это хуже.
— Хуже смерти? — глаза учёного широко распахнулись.
Вместо ответа вождь встал и, подойдя к сундуку под заинтересованным взглядом Антонио, что-то достал. Мужчина вернулся с чёрно-белым фото в руке и показал учёному.
— Это моя дочь, — в голосе вождя прозвучала боль. — Правда, красивая девушка? С ней случился настоящий кошмар.
«Вот значит в чём причина его печального взгляда — с дочерью беда», — промелькнула мысль.
— Что с ней? — вождю явно было трудно рассказывать об этом, но из-за своего состояния Антонио растерял тактичность.
Вождь собрался на удивление быстро.
— Надышалась парами дерева «Умгдлеби» и стала похожа на рыбу. То есть, превратилась в двуногое существо с чешуёй на щеках и тыльной стороне ладоней. Теперь живёт в окрестностях нашей деревни. Я лично кормлю её сырой рыбой. Я рассказываю вам об этом, чтобы предостеречь. Будьте внимательны с растениями, я вас очень прошу.
У Антонио паззл не сложился.
— Подождите. Так газ дерева «Умгдлеби» отравляет человека на смерть иль превращает в монстра?
— Бывает и первое и второе. Отчего это зависит я не знаю. Если не верите — можете убедиться лично. Посидите возле нашей деревни какое-то время, придёт неизвестное существо. Оно будет в человеческой одежде. По ней и узнаете мою несчастную дочь. Согласитесь, дерево — проклятое?
— Я сочувствую вам. На счёт проклятия не соглашусь. Всему есть научное объяснение.
Антонио испытал не страх, а азарт. Дело приняло неожиданный поворот и следовало узнать ещё больше.
С улицы донеслась музыка. Оставив вождю подношение, учёный вышел и оказался под открытым небом, по тёмному бархату которого серп луны разбросал первые звёзды. Возле пламени костра, разбрасывающего искорки, играли музыканты и сквозь музыку просачивался вой койотов. Приблизившись к авто, мужчина достал оставшиеся пакеты и крикнул зулусам.
Жители деревни, казавшиеся Антонио друг на друга похожими, тут же его окружили. Зулусы сверкнули жемчужно-белыми зубами и протянули руки, забирая пакеты.
От бодрой музыкой ноги сами задвигались под её волшебным действием. К музыкантам присоединились танцоры, одетые, видимо, в национальные костюмы зулусов — набедренную повязку и наряды с бисером. В этих ярких одеждах особенно привлекали внимание пушистые украшения на икрах и предплечьях.
— Танцами мы встречаем гостей, — объяснил Антонио появившийся рядом уже знакомый чернокожий молодой парень.
Пляски у костра продолжались до приятной усталости — до той, которая не успела испортить настроение, как раз вовремя. Потом донеслись вкусные запахи — к костру подвезли деревянные телеги с огромными блюдами, полными еды. Антонио понял, что проголодался.
— Вот и ужин для гостя и всей деревни, — кивнул парень. — Отлично!
Учёный поспешил вслед за зулусами к телеге. Каждому выдали по глиняной тарелке с пищей и ложке. Отойдя от толпы, мужчина стал рассматривать содержимое ёмкости. Это были присыпанные зеленью кусочки мяса и овощи кружочками. От созерцания Антонио перешёл к трапезе быстро. На вкус оказалось остро, с привкусом арахиса и интересно. Название блюда он не запомнил, но остался доволен.
После еды учёный отправился убедиться лично в словах вождя. Долго скучал рядом с факелом, обволакиваемом темнотой, и ощущая тепло от огня. Антонио вслушивался в звуки, но ничего необычного не обнаруживал: перестал потрескивать огонь костра, голоса зулусов стихли в отдалении, деревня заснула. Только койоты выли. Даже азарт слегка утих придавленный сомнением в великом открытии. Вначале Антонио коротал время за созерцанием созвездий на африканском куполе неба и за воспоминаниями о школьных уроках астрономии. Потом Антонио стал прохаживаться вперёд и назад, но не удаляясь далеко от места засады.
Вдруг ночь, чернеющая контурами кустов, издала незнакомый звук — нечто среднее между рычанием и мычанием. Учёный вздрогнул и остановился. Он не мог представить себе, какие экзотические звери могут здесь, близ джунглей, появиться. А тьма, укрывая лик опасности, будто забавлялась страхом слабого человека. Он похолодевшими руками схватился за ветеринарное ружьё и стал ждать. Тьма, наконец, соизволила зашагать; кто-то приближался к Антонио из-за кустов.
В рваном платье, зеленокожая и лысая фигура раздвинула кусты. Нос — поросячий пятак, на щеках — рыбья чешуя. Взгляд блуждал, не показывая признаков разума. Вождь племени зулусов сказал правду и азарт вернулся с новой силой, прогнав страх.
— О-о-о, — восторженно протянул Антонио.
Существо не приближалось. «Видимо, боится огня», — промелькнула мысль. Стрелять не пришлось. Дочь вождя удрала назад в кустах, оставив на земле следы туфель на танкетке. После увиденного монстра учёный начал обдумывать идею по эксплуатации своей находки.
«Дерево может стать химическим оружием Испании, — мужчина снова принялся ходить вперёд и назад. — Эффективное оружие для страны не может быть лишним, особенно во время войны. Идёт же война с Марокко и трудности из неё вытекающие касаются нас всех.
Прим. от авт.: Речь о реальной Рифской войне, когда Испания использовала химическое оружие.
Мы все мечтаем о завершении войны, поэтому родине нужно помочь победить. А для меня это шанс, как для учёного. К тому же владение химическим оружием даёт некоторую власть. Она пригодится, ибо Торрес путается под ногами у Тересы, а мне это не по нраву. Если он перейдёт грань, то будет жёстко наказан. Тюрьма? Нет, это слишком мягкое наказание для Торреса. В самый раз будет отравление парами дерева «Умгдлеби».
Надо только провести эксперименты, чтобы понять — что за метаморфозы с человеком устраивают эти пары. Сюрпризы на войне никому не нужны. Впрочем, возможно и это свойство паров окажется полезным. Вождь говорил, что кормит свою дочь сырой рыбой и из этого следует, что могут получиться необычные воины. Кто знает, какое ещё влияние на человека могут оказать пары дерева «Умгдлеби»… ах, если бы удалось сохранить подопытным человеческое мышление!»
Почувствовать себя богом, решающим кому жить, а кому умереть, оказалось заманчиво для Антонио. Он предпочёл забыть, что это лишь иллюзия, маска, которую сорвёт время. Маска рассыплется на мелкие кусочки и в памяти других останется суть.
Учёный с мечтательной улыбкой отправился к авто, уходя от горящего факела, что стал пламенем свечи, а африканскую деревню за спиной поглотила темнота. Хлопнула дверь, взревел мотор и авто помчалось, вырывая у ночи зелёные холмы яркими руками фар. Когда отпустит эйфория, мужчину будут одолевать сомнения в задуманном. А пока зрел план.
«Первое, — Антонио притопывал ногой. — Завтра я спрошу у зулусов, есть ли ещё образцы растения, и выкопаю их все. После этого доставлю их в трюм. Исследовательская группа знает, что у меня есть огромная оранжерея и что я собираю растения, да и новый вид надо изучить. Вопросов не будет.
Второе. Когда я прибуду в Испанию, то сразу закажу для «Умгдлеби» специальные контейнеры. Такие, которые не выпустят газ и одновременно дадут наблюдать цветение. Такие, к которым можно подсоединить гибкий шланг с дыхательной маской.
Третье. После этого заказа я подам заявку на грант для исследования. Эксперименты над людьми запрещены, но я напишу министру обороны, и он поможет с этим. Правительство всё засекретит.
Четвёртое. Я не знаю, сохранят ли подопытные человеческое мышление — но очень хотелось бы — и если сохранят, то нельзя допустить утечку информации. Поначалу подопытные будут в шоке, когда увидят своё новое лицо. Потому их нужно поселить в таком месте, откуда не будет слышно криков. И откуда выбраться затруднительно. Что это может быть за место? Мне приходит на ум подземный лабиринт. О! Мы же с Эрнесто во время игры случайно нашли какой-то спуск в подземелье, но руки не доходили изучить его. Возможно, там можно будет держать подопытных. Но потом подопытные всё поймут и обязательно примут свою новую жизнь. Я верю, что смогу убедить их никому не рассказывать об исследовании и не показывать лиц.
Пятое. Непредсказуемость эксперимента может испугать будущих подопытных и, возможно, придётся солгать им. Сказать, что «Умгдлеби» — лечебное растение и во время эксперимента они поправят здоровье. Но, возможно, так и окажется. Кто знает, как пары, выделяемые деревом, влияют на человеческий организм? Ну и денежное вознаграждение пообещаю. Я знаю, что садовник страдает от болезни сердца — вот ему и предложу первому поучаствовать в эксперименте. Что делать дальше — посмотрим».
Темнота постоялого двора, оранжевые и фиолетовые облака за окном, повторный визит к зулусам, которые рассказали, где растут ещё четыре саженца — всё это память пролистала быстро. Воспоминания раскрылись цветком уже на борту корабля. Снова в жизнь Антонио вошли плеск волн и скрип мачты на палубе. Сейчас Антонио смотрел в иллюминатор — индийский океан и небо слились в одной голубизне. Количество мыслей уменьшилось, эйфория ушла, сменившись нормальным настроением.
Собственный план, разработанный в Африке, теперь казался учёному безумием. «Как мне только в голову пришли эксперименты над людьми!»
Но боль никуда не делась, ослабляла дух и рождала желание найти надежду. С семьёй не сложилось, но у учёного был шанс в науке, несмотря на неудачи, ведь там чувствовал себя увереннее. Таким образом, мысли опять вернулись к плану — мужчину как заколдовали. «На работе появился проблеск, и он находится в трюме, — Антонио скептически хмыкнул. — Да что ж такое! Хоть избавляйся от этих растений. Но я не смогу. Ценный экземпляр же. Впрочем, мне ничего не мешает держать «Умгдлеби» просто как этот самый ценный экземпляр, не ввязываясь ни в какие эксперименты».
Но правда была в том, что учёный не мог избавиться от жгучего желания остаться в истории и близость его осуществления разжигала азарт. В глубине души мужчина понимал это. Как и то, что человеку никогда не стать богом, ведь даже свою жизнь наладить не получается. Это всё самообман, психологическая защита. Начав эксперименты над людьми, Антонио вовсе не богом станет, а рабом собственных тёмных желаний. Навсегда лишит себя покоя и будет жить в вечном страхе, что однажды тайное станет явным. А душа хотела покоя и простого человеческого счастья, в чём учёный боялся признаться самому себе. Ведь считал, что они недоступны для него. Вечно будут только неудачи и страдания.
Смотреть в глаза неудобной правде было страшно и больно.
Куда легче для Антонио гнать от себя эти мысли и находиться на нейтральной позиции, что не получится долго. Рано или поздно в свою сторону склонит либо светлая, либо тёмная сторона души. Встанет выбор: чистая совесть и надежда на счастье, борьба за которое требует много моральных сил, или лёгкое осуществление мечты ценой покоя и счастья. На что хватит духовных ресурсов — тому и быть.
***
31 декабря к порту Торминтэ причалил корабль с исследовательской группой. Она вернулись из экспедиции, занявшей четыре месяца. Мужчины в полушубках, брюках и ботинках вынесли из корабля коробки. Учёные вереницей шли к двум такси. Авто тронулись с место, за окнами проносились искрами огни новогодней иллюминации и венки из еловых веток на всех дверях. Антонио провожал взглядом нарядную улицу и глаза увлажнились.
Раньше он всегда проводил вечер 31 декабря в кругу семьи за праздничным столом. Счастливое лицо Эрнесто, танец Антонио с Тересой под хорошую музыку, звон бокалов, а потом поездка на площадь с большими часами, плотно занятую людьми. И сладость во рту двенадцати виноградин под бой курантов. «А может, попробовать сблизиться с семьёй сейчас? — Антонио зажмурился, загоняя слёзы обратно. — Такой повод! Праздник! Вдруг в жизни Эрнесто и Тересы ещё есть место для меня». Засияла безумная надежда.
Мотор затих возле двойных массивных дверей, ведущих в подвал оранжереи и учёные вышли. В нескольких метрах от оранжереи виднелся Фуэнте де Виенто — слепленные башни и балкон под козырьком бордовой черепицы. Учёные достали коробки с «Умгдлеби» и внесли их в помещение с островами экзотических растений.
— Благодарю, — кивнул Антонио.
Спины коллег удалились, оставив его наедине с одиночеством, привычным и мучительным. Общение с коллегами только деловое. Раньше Антонио пытался построить дружеские отношения, но с товарищами постоянно не везло — все они через какое-то время исчезали с зоны досягаемости. Мужчина оставил бесполезные попытки, ведь моральные силы были на исходе.
Антонио принялся открывать коробки, потом расставил деревья в горшках вдоль стены и отправился домой.
***
Кремовый холл с изящной лестницей наверх, дверями со стеклянными вставками и диванами, полукругом расставленными возле камина был украшен рождественской иллюминацией. Когда учёный переступил порог особняка, по лестнице спустилась Тереса в тёплой одежде. Стройная фигура, убранные назад волосы и родинка над губой слева складывались в невероятно женственный облик. Супруга удивлённо посмотрела на Антонио и сдержанно улыбнулась.
— Привет. Как прошла экспедиция?
— Привет. Нормально.
«Мне плохо, Тереса, помоги! Пожалуйста!» — рвался крик у Антонио, но он лишь отвёл взгляд. Мужчина не привык выглядеть слабым и жаловаться. Тереса суетливым движением поправила книги на журнальном столике и выбившуюся прядь из причёски. Антонио просто не успевал за этим маленьким вихрем. Спустился Эрнесто — тоже в тёплом одеянии.
У одиннадцатилетнего мальчика нижняя часть лица была от Тересы, а глаза — Антонио. Мальчик унаследовал мамин характер: общительный и энергичный. Увидев Антонио, Эрнесто насупился. «Разумеется все уже обиделись на меня», — подумал Антонио с сожалением.
— Привет, сынок.
— Привет, папа.
Шустро оказавшись возле мамы, Эрнесто соединил свою ладошку с её ладонью.
— Идём, сынок, — кивнула женщина и, обойдя Антонио, они оказались напротив входной двери.
— Тереса! — позвал Антонио, когда жена взялась за дверную ручку.
Она повернула голову.
— Я вас люблю, — проронил Антонио.
Её глаза распахнулись и сначала наполнились радостью, а потом — сомнением.
— Папа…
Но женщина нахмурилась.
— Не надо давать Эрнесто пустых надежд. И мне.
Антонио растерялся.
— Зачем ты так, дорогая? Я скучаю по вам.
— Кто тебе виноват, Тони? — вздохнула Тереса. — Ты спишь в оранжерее, а потом месяцами болтаешься в открытом океане. Знаешь, мало того, что не знаю, в порядке ли ты во время своих бесконечных экспедиций, мне на людях появляться стыдно.
— Стыдно?
— Представь себе, Тони. Говорят, что сеньора Тереса развод скрывает или ещё что похуже, а мне возразить нечего. Ну в самом деле: я вроде замужем, а вроде и одна. Пожалуйста, определись нужен ли тебе кто-то вообще. Тогда и поговорим. Идём на праздник, Эрнесто!
Она открыла дверь и зимний ветер слегка всколыхнул всем волосы.
— Папа не пойдёт с нами?
— Не знаю, сынок.
Антонио, оставшись в холле, смотрел на удаляющиеся фигуры жены и сына. «Нет, я не упущу шанс!»
— Тереса! Я вами, вы нужны мне, правда.
Супруга в авто улыбнулась ему, но всё ещё сдержанно.
— Тогда я рада провести время с тобой.
***
Авто с Фуэнтесами остановилось на Главной площади, где появилось множество торговых лавок. Тёплый свет под навесами открывал взгляду обилие товаров — красных, жёлтых и зелёных, стоящих на прилавке и свисающих. Жители Торминтэ толпились возле них, а потом спешили к сцене на площади, откуда доносилась нежная рождественская песня.
Выйдя из авто, Антонио присмотрел торговую лавку со сладостями. Улыбнувшись жене и сыну, он проронил:
— Идите к сцене, я сейчас.
Тереса кивнула и, держа за руку Эрнесто, пошла к сцене. Антонио пошёл к торговой лавке. Купив турроны, запакованные в бумажный пакет, он последовал вслед за семьёй. И остановился. В толпе общались трое — Тереса, Эрнесто и Торрес, не пойми откуда взявшийся. За пять лет ненависть к нему стала не такой вымораживающей, как раньше и могла пройти, если бы муж сестры не уделял много внимания семье Антонио. Но в тот момент мужчина подумал не о своей обиде.
Тереса и Эрнесто так непринуждённо общались с Торресом, будто стали семьёй, не хотелось нарушать идиллию. Душа вдруг наполнилась покоем — не то праздник повлиял, не то не осталось сил на злость. «А может, у них всё будет хорошо? Я буду присматривать». Антонио решил, что его знаки внимания сейчас лишние. Отвернулся, поставил пакет возле торгового киоска и улыбнулся. Потом пошёл в оранжерею.
***
В оранжерее учёный занялся привычными действиями — проверкой интенсивности освещения, температуры и влажности воздуха. Чарующее чувство покоя пропало, вернулась боль и тёмные мысли. Проходя мимо горшков с «Умгдлеби», Антонио невольно остановился, рассматривая их. Теперь они казались не зловещими, как при первой встрече, а трогательными. Невысокие, выкопанные из родной земли, перевезенные через океан растения нуждались в его заботе. Антонио будто слышал голоса «Умгдлеби», нашёптывающие: твоя любовь нужна только нам. Глаза загорелись неконтролируемым азартом, но душа ещё сопротивлялась тьме, ища надежду в океане боли. В этом океане было страшно до дрожи. И ужасно не хотелось копаться в воспоминаниях, но было необходимо. Воспоминание о душевном покое на Главной площади приятное, хорошо семье, хорошо и Антонио, но хотелось для себя и крупицу счастья.
То, что подпитает моральные силы, нужные для сопротивления тьме. Но чёрная полоса затянулась на пять лет, оставив боль, одиночество и отчаяние. «Неужели за эти пять лет не было ничего тёплого? — подумал Антонио. — «Не надо давать Эрнесто пустых надежд» — сказала Тереса. Она права. Ребёнок взрослеет, и я не знаю, смогу ли искупить вину перед ним, ведь совсем не семьянин. А Тересу я видел там, на площади…»
В памяти она всплыла с мимолётным взглядом, вечно куда-то спешащая, супругам даже кофе выпить не удавалось. Было впечатление увядшего миндаля в предгорье. «А ведь раньше она была другой и глаза светились от любви. Ей будет лучше без меня. Пусть снова полюбит! Пусть и не меня. Нет, ничего не наладится». На Антонио накатила отвратительная серость его жизни и отчаяние сжало горло костлявыми пальцами — из этой серости невозможно выбраться.
Лишь показалось, что выход есть. Надежда посияла и погасла.
Прим. от авт: А во «Втором шансе» надежда нашлась.
Антонио как никогда было важно получить капельку понимания, но везде — безнадёжность. «Твоя любовь нужна только нам», — такие сладкие и коварные голоса…
«Нет! — учёный закрыл уши руками. — Нельзя поддаваться соблазну». Дрожащими руками он снял куртку с крючка, оделся и вышел на холодный воздух, толком не представляя куда собрался. Неважно куда — но подальше от голосов. Антонио не желал думать о том, что звучат они в душе.
***
Наверное, полчаса мужчина бродил по улицам, где темнота отступила от жёлтой подсветки, а тишина взрывалась фейерверками. «После праздников опять всё растворится в рутине и суете, — с сожалением подумал он. — Остановить бы время на празднике. Возможно, мне так было бы легче».
Антонио вышел на небольшую, плохо освещённую улицу. Темнота заброшенного здания просачивалась кляксами сквозь разбитые стёкла. «Упс, куда-то не туда я забрёл», — подумал учёный и повернулся, желая уйти. Путь назад неожиданно был перекрыт двумя внушительного вида парнями. Антонио попытался обойти их, но те передвинулись в его сторону.
— В чём дело, товарищи? — с напряжением в голосе осведомился учёный.
— Выход платный, — пробасил один из головорезов.
— Я Антонио Фуэнтес. Не признали, что ль?
— Нам до одного места Фуэнтес ты или Леонардо да Винчи. Денежки вперёд!
«Наверняка приезжие, иначе не решились бы напасть на племянника мэра Торминтэ», — подумал Антонио. Начал убегать, но и сзади, как из-под земли, выросли ещё недружелюбно настроенные парни. «Окружили!» — Антонио сдерживал панику.
— Куда-то собрался, голубчик?
Учёный осмотрелся — никого.
— Помогите! — закричал он.
Удар под дых выбил воздух из лёгких, заставив согнуться и мучительно пытаясь вдохнуть. «Гады!» — подумал он, не успев ничего предпринять. Следующий удар пришёлся по голове Антонио и сознание отказало.
***
Антонио очнулся на той же улице с заброшенным зданием. Опёршись на руку, Антонио покрутил головой — напавших не было, рядом ходили только мирные жители. Болели места ушибов, а левое ухо слышало, как через вату, и в нём звенело. Под левым ухом что-то оставляло влажную дорожку. Учёный попытался встать, но закружилась голова и снова осел наземь.
— Помогите! — крикнул мужчина проходящей мимо девушке.
Девушка, потирая плечо под ремнём сумки, остановилось напротив Антонио. Она хмурила роскошные брови на красивом лице.
— Что с вами?
— Напали. Кружится голова. Пожалуйста, помогите мне дойти до госпиталя.
— У меня тяжёлая сумка, пусть вам поможет кто-нибудь другой, — девушка поискала взглядом людей, но улица как назло опустела. — Давайте я позову на помощь. Подождите немного.
Учёный видел эту яркую женщину на родительском собрании в школе, не запомнить было трудно. Смит застучала каблуками в отдалении. Он ждал помощи, но так и не дождался. Он был один в целом мире и просвета не предвиделось. Но теперь пришла не печаль. Учёный по-настоящему разозлился на общество с их равнодушием. Антонио впервые так накрыло, что сжал кулаки и зубы. «Да что ж такое! Неужели так трудно сделать маленький добрый жест? Всё. Хватит страдать по несбыточному. У всех свой мир, где мне нет места. Значит, и у меня будет свой мир, где не будет места никому».
Встал, начал медленно продвигаться в сторону госпиталя, боясь упасть и морщась от боли. «Я правда только деревьям нужен. Их у меня пять — как мировые деревья в мифологии ацтеков, расставленные по сторонам света и в центре. Символично. Это судьба: моя и Испании».
За пять лет пустоты сердце забыло, что такое жизнь и, в очередной раз не встретив жизни, почти остановилось. Сдалось жажде признания и ненависти.
Но эксперименты над людьми казались Антонио не только ключом к признанию. Это был способ временно забыть о фоновой боли. Как это делают за игрой в рулетку или с рюмкой. Что не только бессовестно — непродуктивно.
, , и
ещё 7 нравится это сообщение.
Сообщение отредактировал Вчера, 20:20
главная
Зеркало действительно важно как-то раздобыть, но в магазине немного не до него было...) Боюсь, пока Родольфо, он же доктор Торпс от Энжел не отстанет, ничего не получится.
Не знаю, насколько радостным будет финал (всё-таки сделки с тёмной силой это очень плохо), но постепенно начинаю понимать, как расхлёбывать эту "кашу".
